Хозяин тишины  - Влада Ольховская

— Что вы видите? — повторил Гедеонов.

— Кажется, это чайные розы… Да, они.

Розы были некрупными, густо покрывающими колючие ветки, они почти закрывали своими нежными лепестками чуть грубоватые зеленые листья. У них был удивительный цвет: молочно-белый, с золотистыми искрами ближе к сердцевине, а их насыщенный аромат, в котором и правда было что-то чайное, окружал нас обоих, мы дышали им. Мы были в мире этих цветов, и теперь я пыталась, как могла, рассказать ему о них.

Гедеонов, кажется, остался доволен, он кивнул.

— Хорошо, а теперь скажите мне, что они могли бы означать?

— По-моему, во мне недостаточно поэзии, чтобы о таком гадать!

— А по-моему, достаточно, судя по тому, как вы защищаете чистое искусство любви от приземленных людей вроде меня. Ну же, попробуйте.

Я снова перевела взгляд на цветы. В них не было культивированной симметрии многих крупных роз, из которых составляются букеты. Напротив, в этом взрыве кремовых лепестков чувствовалась небрежность, которую только природа могла сделать прекрасной. Естественная сила, нежность, сладость — но с терпкой нотой…

Я дала ему ответ прежде, чем успела обдумать свои слова:

— Любовь.

Боже, какая банальщина! Гедеонову сейчас рассмеяться бы, на это он имел полное право, но он дал мне шанс на вторую попытку:

— Вот как, любовь? Какая же?

— Та, в которую вы не верите.

— Платоническая, значит?

— Да. Та, которую нельзя купить.

— В традиционном языке цветов, символом любви считается красная роза, — указал Гедеонов.

— Более примитивной и страстной любви, как мне кажется. Той, которая гаснет и порождает таких циников, как вы. А это — та, которая остается навсегда.

— Счастливая или не очень?

— Это не важно, она все равно никуда не исчезнет.

— А ведь в языке цветов чайная роза — символ юной красоты.

— Потому я и сказала, что я недостаточно британка для правильного ответа.

— Ваша версия мне понравилась.

Это был очень странный спор, на результат которого, по большому счету, было плевать нам обоим. Все, о чем мы говорили, воспринималось скорее как игра, быстрый обмен репликами, попытка узнать, кто первым замнется и смущенно скажет, что это глупо.

Думаю, той ночью мы сыграли вничью.

Уходя из сада, я срезала одну чайную розу для себя. Гедеонов, если и заметил это, ничего не сказал мне.

Я знала, что этой ночью будет гроза, но не представляла, что она окажется такой сокрушительной. Ветер выл с яростью сумасшедшего, молнии рассекали небо так ярко, что их можно было перепутать с рассветом, а при каждом раскате грома, казалось, содрогалась земля. Из невидимой в темноте завесы черных туч хлестал ливень, который обрушивался вниз чуть ли не с ненавистью — маленькая армия капель на головы несуществующим врагам.

Я никогда не боялась грозы, даже в детстве, но эта была особенной. Она разбудила меня, заставила испуганно сжаться на постели, с головой накрываясь одеялом. Ночью разум слабеет, а в такую ночь — особенно. Во всем, что происходило за окном, мне чудилось нечто потустороннее, необъяснимое и опасное. Я могла сколько угодно повторять себе, что это всего лишь гроза, вполне нормальное явление, мое сердце испуганно замирало при каждом раскате грома.

Обычно грозы не длятся долго, а эта задержалась, и зависла она прямо над нами, как хищная птица. Между молнией и громом не было ни секунды промедления, а значит, поместье оказалось в центре хаоса. Вот только другие обитатели этого маленького мира спокойно спали: в коридоре не было света, из других комнат не доносилось ни звука. Одна лишь я была готова расплакаться от страха, и утешало меня только то, что никто не видел мой позор.

В какой-то момент чувство суеверного ужаса, давившего на меня, разрослось, напиталось громом и молниями, внушило мне, что это и вовсе уже другая реальность. Может, я давно погибла в этой грозе и оказалась в каком-то чистилище, где буря не заканчивается никогда. Дурацкая мысль, я знаю, но в тот момент только она и казалась мне правильной. Чего только не придумаешь от страха!

Чтобы успокоиться, я должна была убедиться, насколько нелепы мои опасения: выглянуть в сад, увидеть деревья, цветы и дорожки. Тогда, может, мне и удастся спокойно уснуть, а утром посмеяться над собой! Собрав всю свою волю, я заставила себя выбраться из сомнительного убежища моей постели и подойти к окну. Только один взгляд, этого должно быть достаточно…

Я действительно увидела то, что и ожидала увидеть. Ливень набрал такую силу, что дорожки превратились в горные потоки с собственным течением, земля стала вязкой, как на болотах, ее почти полностью скрывали лужи, а порывы ветра заставляли склониться даже старые каштаны, не говоря уже о тонких молодых деревцах. Ночная подсветка работала, как и прежде, но она казалась жалким мерцанием по сравнению с белыми молниями.

Увидела я и то, чего увидеть не ожидала, и это поразило меня куда больше, чем потрепанный грозой сад. Там, в темноте, среди грязи и деревьев, кто-то был! Причем не один из охранников: они, уверена, попрятались от дождя, они никогда не отличались фанатичным усердием и верили, что им не нужно напрягаться, если Гедеонов их ни о чем не предупреждал. Да и не увидела бы я охранников в их темных костюмах.

Там сейчас был всего один человек, в белом, поэтому я различила его даже за стеной дождя. И не похоже, что у него все было в порядке! Он замер на коленях, обхватив голову руками, он будто и не замечал, что оказался в первом кругу ада и лучше бы ему вернуться под защиту дома, пока не поздно.

Хотя он не знал и половины окружавшего его ужаса — ведь он ничего не видел.

Да, там, в дальней части сада, был Гедеонов, хозяин дома собственной персоной. Естественно, с такого расстояния и при такой погоде я не могла различить его лицо, но я достаточно времени проводила рядом с ним, чтобы узнать его по фигуре, по движениям.

С ним творилось нечто странное. Гедеонова ни при каких обстоятельствах нельзя было назвать нормальным человеком, это понятно. Но даже у его необычных привычек должен быть предел, и вряд ли они включают прогулки под сокрушительной грозой! Да и потом, в его позе, в резких движениях, в склоненной голове — во всем этом читалось какое-то болезненное, несвойственное ему отчаяние.

Я понятия не имела, как на это реагировать, что я должна делать. Он не может там оставаться, это ненормально! Холодный дождь и ветер без труда доведут его до воспаления легких — если его еще раньше не убьет молнией. Но как мне помочь ему? Позвать кого-то? Охрану, Никиту, Анастасию Васильевну? Сами они его вряд ли заметят — для этого нужно проснуться и выглянуть в сад.

Да, мне следовало обратиться к ним, однако я боялась, что попросту не успею. Я не знала, где они сейчас, лишь смутно догадывалась; я даже не была уверена, где чья спальня находится в этом доме. К тому же, пробуждение и объяснения отняли бы время, которого, вполне возможно, у Гедеонова не было.